Татьяна Аинова

КАК ДВА МОИХ ЛИЦА

Когда отмечали Ольгино тридцатилетие, муж Валера, на два года старше, с умудренным видом изрек за праздничным столом фразу, надолго приставшую к Ольгиным мыслям как некий вербальный репей. "Тридцать лет - это возраст, в котором мужчине пора задуматься о будущем, а женщине - вспоминать прошлое". Разумеется, сентенцию эту придумал не Валера, он никогда ничего сам не придумывал, хотя на первоисточники не ссылался. Однако сказано было не от фонаря, а от души, с глубинным подтекстом личной заинтересованности: сиди, мол, старушка, дома, подкладывай дровишки в семейный очаг, воспитывай детишек (а в перспективе внуков) -- потому как ничего лучше у тебя в этой жизни уже не предвидится.

С прошлым у Ольги как раз все было в порядке. Родилась она, правда, в невзрачном райцентре у ничем не замечательных родителей. Тем не менее выросла хорошенькой и сообразительной. Школу окончила с медалью, поступила почти без блата в столичный университет, потом аспирантура, защита... Ну а главным жизненным завоеванием стал брак с уже упомянутым Валерой, которого Ольга с присущей ей целеустремленностью очаровала, еще когда училась на третьем курсе. Мало того, что сам по себе Валера был высокий, спортивный, симпатичный и перспективный, в придачу Ольга обрела столичную прописку и влиятельных родственников.

В результате к тридцати все сложилось, как в лучших рекламных роликах: доходный, респектабельный, уравновешенно любящий муж, двое прелестных благополучных деток (девятилетняя Илона и четырехлетний Вадик), просторная квартира (с Валериной мамой, правда), авто (бежевый “Крайслер”, не свой, а мужа, но все-таки), шмотки, украшения, бытовая техника... Да и сама она - в меру высокая в меру блондинка, почти красавица, элегантная, образованная, сексуально не голодная - что еще надо нормальной женщине?

---

Вспоминать прошлое... Вспоминай - не вспоминай, оно само о себе напомнит, когда само того пожелает. Только глупенькие девочки думают, будто прошлое - всего лишь коробка с заброшенными игрушками, неподвижно пылящимися в углу комнаты, пока хозяйка не соизволит пообщаться с ними. А на самом-то деле в коробке - огромное пространство, больше настоящего на целое измерение, именуемое временем, пространство, населенное призраками. Через три ночи после юбилея к Ольге пришел отец - постучался в мутное окошко дома, где прошло ее детство, звал маму и Ольгу к себе.

-- Нам у тебя, Петенька, плохо будет, -- жалостно отвечала мама. -- У тебя там темно и сыро. Подожди еще, дай нам здесь побыть.

Отец сердито стукнул кулаком по стеклу, как при жизни ударял по обеденному столу, но не разбил, ушел.

Проснувшись, Ольга сразу выскочила из постели, долго умывалась, будто ей в лицо швырнули комком могильной грязи. А через полчаса кормила семью завтраком уже вся свежая, розовая, подражающая своим сиянием весеннему солнцу, нахально заглядывающему в кухонное окно.

Ольга проводила Валеру на работу, а Илонку в школу, и тогда только позволила себе поразмышлять, чем был ее сон -- злобным извращением памяти или контактом с потусторонним миром. Познаний в области толкования снов Ольге не хватало, а свободное время как раз имелось, поэтому Ольга позвонила Полине, единственному знакомому специалисту по гаданиям, экстрасенсорике и прочему оккультизму. Полина изъявила готовность помочь, но вдруг, не дослушав, завизжала так, будто подверглась внезапному нападению всех своих домашних тараканов:

-- Ой! Олюня, я тебе минут через десять перезвоню! Сейчас по второму каналу новый клип Мары Забавной!

И повесила трубку.

Такая бесцеремонность была нехарактерна для вежливой и обходительной Полины. Ольга, интеллигентно презиравшая массовую культуру вообще, а попсовое пение в особенности, с досадой включила телевизор - посмотреть, что из себя представляет эта самая Мара Забавная, если неглупая Полина относится к ней с таким энтузиазмом.

Надпись внизу экрана:

На фоне образцово лазурного неба с сахарно-белыми облачками, компактными и гармоничными, как кружевные салфетки, ангелоподобная барышня пела призрачно-прозрачным, как бы издалека зовущим (вдаль зовущим?) голосом. Барышня вся в белом, впрочем, крылья если и есть, то скромно сложены за спиной. И лицом не сусальный ангелочек, а скорее врубелевский, длиннобровый, строгий ангел, ведающий толк в падениях... Музыка Ольге понравилась -- и сама мелодия, и ее электронное исполнение, освобожденное от человеческих эмоций и слабостей, будто звучащее в запредельных мирах. А слова показались какими-то странными и невразумительными, особенно рефрен:

"Где это у нее второе лицо?" -- ехидно подумала Ольга. "Если пониже спины, так почему она его не демонстрирует? Несовременно как-то, не круто!"

Но небо потемнело и съежилось в тоннель, под синевой проступили багровые прожилки, как кровеносные сосуды, и этот тоннель уже втягивал Мару Забавную, с безвольным восторгом летевшую спиной в темно-лиловую глубь, лицом к Ольге, и все тот же рефрен:

Как два моих лица,
Бог с дьяволом -- одно

(голос пропитался хриплой страстью), а лица уже не было, была черная дыра, будто еще один, внутренний, тоннель, пытающийся втянуть Ольгу, а взамен волос густо извивались тонкие змеи, и платье совсем другое, удивительного цвета, одновременно фиолетовое и черное, и отливающее золотом, -- цвета безоблачного ночного неба над большим разгульным городом. "Шикарная ткань", - подумала Ольга. Клип кончился.

Позвонила Полина.

-- Да, в ней что-то есть, -- сказала Ольга про Мару Забавную. -- Хотя "Мара Забавная" звучит вульгарно. Что это еще за имя, "Мара"?

-- Мара -- сокращение от Тамары. А Забавная - эта псевдоним. У нее настоящая фамилия совсем провальная, она ее держит в тайне, а мне сказал хирург, который ей нос правил. На самом деле она -- Тамара Портянкина.

-- Понятно... А грудь она себе случайно не из обрезков носа соорудила?

-- Хи-хи! Нос у нее был кошма-арный... Но она еще с тем носом в прошлом году взяла гран-при на молодежном, помнишь? а, ты ж не интересуешься... Ну, рассказывай, что там дальше было в твоем сне.

-- Да нет, спасибо, я уже сама разобралась. Извини, у меня тут возникли другие проблемы. Спасибо, Поля! Пока...

Носик Мары Забавной скопирован с античных богинь. А все остальное -- широко расставленные, джинсового цвета глаза, слишком крупные на узком лице, маленькие четкие губы святой, лебединый изгиб шеи -- Ольга видела, и довольно часто, лет шесть-семь назад, когда заходила по тогдашним аспирантским делам в комнату N 310 Института Информатизации. Ольгин научный руководитель, хороший друг Валериной мамы, чтобы освободить Ольгу от черновой работы, дал ей в помощь молодого специалиста Тому Портянкину. С Томой Ольга даже как бы дружила -- в пределах 310-й комнаты, разумеется. И вовсе не из выгоды, при Томиной безотказности в том не было необходимости. Просто Портянкина вызывала у нее некое приятное чувство, взаимообратное зависти, -- по той простой причине, что, будучи Ольгиной ровесницей, откровенно уступала ей по всем параметрам успеха. Ольга окончила университет -- Тома политех; Ольга училась в аспирантуре - Томе предстояло проработать инженером до самой пенсии; Ольга была замужем -- Тома нет... Впрочем, это все не главное, поскольку подлинное место женщины в жизненной иерархии определяется ее внешними данными. А в случае с Портянкиной даже теряло смысл традиционное сравнение по магическим числам конкурсов красоты -- потому что у нее был нос. Специфический такой, по своим эстетическим свойствам близкий к пеликаньему клюву -- длинный, расширенный книзу, фатально нависший над узкими губами, попробуй доберись поцеловаться.

Нет, Ольга никогда не злорадствовала, Ольга сочувственно относилась к чужим несчастьям и желала безвредным людям добра. Если бы она когда-нибудь встретила Тому с таким же прооперированным носом, стильно одетую и ухоженную, замужем за приличным мужчиной (вот здорово, если бы Валериным подчиненным!) -- Ольга бы искренне обрадовалась, и умиленно вспоминала общее прошлое, и сделала ее своей подругой. Но Портянкина -- звезда эстрады!.. Это было так же нелепо и противоестественно, как если бы Ольга вдруг обнаружила себя младшей женой шамана людоедского племени на каком-нибудь далеком коралловом островке, тесном и склочном, как перенаселенная коммуналка.

---

Впрочем, до Томы Портянкиной Ольге не было никакого дела -- будь она хоть Мара Забавная, хоть королева Марго. У Ольги своих забот хватало. Волосы надо срочно красить, а то золотистые локоны за полсантиметра до корней превращаются в крысиную шерсть. Вадика к логопеду сводить -- он до сих пор половину согласных произносит как английское "th". Не пропустить завтра фитнесс. А главное, сшить себе вечернее платье, стретчевое, длинное, с голой спиной и разрезом от бедра, платье, которое сделает Ольгу загадочной и сексуальной, как сама ночь, а еще ткань не куплена, Ольга только теперь сообразила, какой должна быть эта ткань.

---

Вечером Валера сообщил, что в августе они втроем, он, Ольга и Илона, едут в Испанию. Илонка в восторге прыгала как кенгуру по всем комнатам и громко пищала какую-то наглую песню:

-- Илона, прекрати сейчас же! -- прикрикнула на нее Ольга. -- Где ты набралась такой гадости?

-- Это не гадость, -- ответила Илона тоном осознанного превосходства над маминым невежеством. -- Это хит Мары Забавной.

---

А собственно, что уж такого ошеломляющего? Тома сама говорила Ольге, что окончила музыкальную школу. А один раз Ольга даже слышала, как она поет. Ольга в обеденный перерыв подходила к 310-й комнате, дверь была приоткрыта, и доносился призрачно-прозрачный, как бы издалека зовущий (вдаль зовущий?) голос, певший про город золотой под небом голубым. Ольга, немного помедлив, вошла в комнату, где не было никого кроме Томы, и Тома так смутилась, что Ольга сделала вид, будто ничего не слышала. Тома ведь не знала, что придет Ольга, Томе небось грезился принц, забредший то ли по ошибке, то ли в своих романтических поисках в унылые коридоры Института Информатизации, и она оставила дверь приоткрытой, чтобы Он услышал ее, узнал по заветной примете не по-земному нежного голоса, и они отправились, взявшись за руки, к прозрачным воротам и пустующим в ожидании дворцам:

Ольга почувствовала себя чуть виноватой, что надела кроссовки, а не шпильки, и, возможно, обманула Томин слух бесполой джинсовой походкой.

---

На следующий день Ольга осуществила вымечтанную покупку. Цвета безоблачного ночного неба над большим разгульным городом. Не точную копию (зачем подражать?), а еще и с вкраплениями кипарисовой (или платановой?) зелени, в тон надвигающемуся лету.

-- Мама Лида, на что похожа эта ткань? -- спросила Ольга у свекрови, не в силах насытиться созерцанием воплощенной мечты.

-- Ты только не обижайся, Оленька, ну вот знаешь, когда бензин в лужу прольется, очень похоже.

Да уж, Ольга заслужила не одно, а сразу три вечерних платья, еще и бриллиантовое колье -- хотя бы за то, что уже десять лет безропотно зовет Мамой Лидой чужую энергичную женщину, которая злоупотребляет курением и косметикой, рядится в шмотки каротинных расцветок и называет себя дамой бальзаковского возраста, хотя в ее годы Бальзак давно лежал в могиле.

---

Ольга никогда не смотрела передачу "Аллигаторы прессы". И строчка в телепрограмме "Аллигаторы прессы. Мара Забавная" не могла повлиять на предпочтения ее здорового вкуса. Но следующим шел любимый Ольгин сериал, не опаздывать же к его началу, и, когда Ольга включила телевизор, аллигаторы еще догрызали свою жертву.

Впрочем, достать ее было не так-то просто. Мара с королевским достоинством восседала на высокой и вычурной металлической конструкции, на трон, однако, мало похожей -- скорее гибрид Эйфелевой Башни с гинекологическим креслом. Правда, ноги Мары, опиравшиеся о блестящую перекладину, были пристойно сдвинуты и спрятаны по щиколотку в черный чехол узкого длинного платья. Публичному гинекологическому осмотру пытались подвергнуть Марину душу.

-- Почему Вы взяли себе псевдоним "Забавная"?

-- Это мое любимое слово. Вы заметили, чем я отличаюсь от Элочки Людоедки? Там, где у Элочки было два слова: "блеск" и "мрак", у меня всего одно: "забавно".

“Конечно, внутрь она их не пустит, подсунет надувную куклу, а все равно небось противно”. Ольга постаралась содрогнуться от гадливости, вообразив себя на месте Мары. Но подспудно подозревала о том, какой ни на что не похожий кайф можно поймать и сколько энергии в себя втянуть, когда такое множество народу уставилось на тебя и думает о тебе -- пусть даже скверно думает.

-- В последнее время часто появляются талантливые молодые исполнительницы. Вы не боитесь конкуренции?

-- Нет, конечно. Я ведь могу все то, что может каждая из них. И обязательно что-то еще.

-- Многие считают, что Мара Забавная сделала карьеру только благодаря тому, что спала с Вадимом Филипповым. Так ли это на самом деле?

-- На самом деле я делала карьеру, чтобы спать с Вадимом Филипповым.

---

О поэте и композиторе Вадиме Филиппове Ольга впервые узнала от Томы. Большой настенный календарь с его изображением висел на стене 310-й комнаты рядом с Томиным рабочим столом.

Ольга спросила:

-- Кто этот роскошный мужчина?

-- Ты не знаешь Вадима Филиппова? -- в голосе Томы прозвучало удивление без каких-либо обидных примесей. -- Он пишет потрясающие песни! И поет сам -- голос такой глубокий... глубоко проникающий...

-- А почему он Филиппов? Он что, сын Филиппа Киркорова? -- сострила Ольга.

-- Разве что от брака с Бабой Ягой! -- рассмеялась Тома.

Фраза прозвучала скорее комплиментом, чем насмешкой. Поверхностное сходство с Филиппом Киркоровым (размеры, масть, отдельные штрихи и линии) опровергалось в Вадиме примесью каких-то сказочных, лесных кровей -- не игрушечный Филя-Хрюша, а истинный зверь, весь в мускулах, шерсти и дремучих инстинктах. Но интеллектуальный лоб, но слишком осмысленный, точнее что называется одухотворенный взгляд - ничего попсового не было в этом изысканном лице, отягощенном печалью и гордыней. Нет, Ольга не стала фанаткой Вадима Филиппова. Но, когда встречалась с его телевизионным фантомом, не торопилась перескочить на другой канал, а предавалась невинному разврату осязания глазами -- та самая Ольга, для которой видимое обычно было не более, чем безликими знаками внешнего мира, которая, даже глядя в церкви на иконы, интересовалась больше собственным отражением в накрывающем их стекле. А еще Ольга почему-то вспоминала его загадочный облик, когда гладила ньюфаундленда Герцога, ныне покойного, зарываясь тонкими пальцами в густую черную шерстку. (Валера иногда замечал, что Ольга охотнее ласкала это баскервилистое создание, чем его, законного супруга, и упорно обзывал Герцога Герцем, оскорбляя заодно Ольгину бабушку-еврейку). Но сына Ольга назвала не в честь Филиппова, ничего подобного, ей просто нравилось имя Вадим.

---

Однако, помнится, Тома не всегда довольствовалась пустыми грезами о недоступном и прекрасном. Как-то на конференцию, проводимую Институтом Информатизации, явились коллеги из дружественного научного центра. Божко-отец, известный профессор, Божко-сын, молоденький аспирант, а в роли святого духа - созданная ими компьютерная программа по имени тоже БОЖКО (за уши притянутая аббревиатура, то ли “Бинарная Организация Жестких Каузальных Отношений”, то ли “Базисное Описание Живых Коммуникативных Объектов”). Божко-младший, сутулый очкарик, хрупкий, как рыбий скелет, ничем не заинтересовал бы такую женщину, как Ольга, если бы она не стала свидетельницей идиллической сцены: он и Тома сидят у экрана дисплея, где мелькают чудеса, творимые Божко -- святым духом, и со счастливыми улыбками на непривлекательных физиономиях под видом ученой дискуссии неумело флиртуют. Когда в Ольгином присутствии любой, даже самый захудалый мужчинка уделял внимание другой женщине, Ольга не могла этого перенести буквально физически, у нее непроизвольно срабатывал условный рефлекс и она устремлялась в атаку. В тот раз хватило всего лишь присесть на край стола рядом с дисплеем, выставив одну из своих ножек на перекладину стула, где сидел Божко-сын. С прохладным удовольствием Ольга наблюдала, как этот хек отмороженный сосредоточенно заерзал и смущенно опустил взгляд -- живая плоть, обтянутая полупрозрачной кофейного цвета лайкрой, оказалась несоизмеримо притягательнее всяких интеллектуальных изысков. Тома мгновенно была забыта, и потому эпизод не имел продолжения, хотя бедняга Божко и клеился потом к Ольге под разными профессиональными предлогами.

А Тома плакала в женском туалете в клетчатую жилетку влажной кафельной стены.

---

В конце концов, что такое прошлое? Трухлявый гербарий, окостенелые мумии, тускнеющие трупы бабочек под стеклом. И вдруг из всего этого праха выпархивает какая-то серая моль, но живая, живая, и отращивает большие пестрые крылья, и отравляет пространство назойливым пением. До Ольги внезапно дошел смысл классической фразы, бездумно заученной в детстве: кто был ничем, тот станет всем. Не в пример нормальным певицам, лелеющим имидж, Мара Забавная могла после "Тонечки-дальтонички” петь "я умею останавливать время, как кровь", а после "Бог с дьяволом -- одно"- "это шанс или сон, шансон". У нее было не два лица -- лиц и голосов было не меньше, чем нарядов, неиссякаемый ряд призраков, едва ли объединенных чем-то конкретнее призрака имени. Казалось, на этом карнавале невозможно встретиться лишь с одним существом -- Томой Портянкиной. Ольга слишком отчетливо помнила 310-ю комнату -- грязно-кремовые облезлые стены, рассыхающиеся столы, залежи бумаг, населенные тараканами. Себя, будто перепорхнувшую из глянцевого дамского журнала на измятую страницу дешевой газеты - к счастью, ненадолго. Тому, скрытно-мечтательную барышню, постоянно будто извинявшуюся перед окружающими за свое несовершенство. Вечные бабские разговоры -- в 310-й сидели одни женщины -- о шмотках, рецептах, мужиках, о многочисленных недостатках вышедшей в туалет сотрудницы. И о мистике, о потустороннем - они почему-то все были уж очень мистически настроены, даже Ольга отчасти заразилась. И вот теперь Тома Портянкина, омытая цветным душем прожекторов, облученная миллионами любопытных взглядов -- нет, в этой мутации была какая-то роковая несправедливость, обман, подлог, лазейка в пространственно-временном континууме, замаскированная то ли охапкой роз, то ли грудой мусора... Ольга уже сознательно выискивала телепередачи, где могла хоть промелькнуть Мара Забавная. Еще и купила Марин компакт-диск. Нет, Ольга не покорилась, наоборот, она должна была понять.

---

Ольга не виделась с Томой с тех пор, как распрощалась с Институтом Информатизации. Защитив кандидатскую, Ольга вставила один из ярчайших бриллиантов в корону своего имиджа -- и исчерпала интерес к занятиям наукой. Напрягаться над докторской она сочла излишним -- такой булыжник надо лбом при всем своем сверкании отягощает походку и нарушает гармонию женственности. Тем более что ученые к тому времени очутились на каких-то сомнительных задворках жизни, а Валера уверенно шел в гору -- работал в совместной с иностранцами фирме, все больше зарабатывал, подумывал о политической карьере. Ольга решила, что на данном этапе самое важное -- покрепче привязать супруга, а самая надежная цепь -- еще один ребенок. И после рождения Вадика возвращаться на прежнюю работу не собиралась. Но первое время продолжалось какое-то общение, и Ольге было известно, что вскоре после того, как она ушла в декрет, Тома уволилась. Почему - Ольга не особенно интересовалась, что-то слышала про нервный срыв, а о дальнейшей Томиной судьбе говорили разное: то ли она угодила в психбольницу, то ли пела в какой-то рок-банде. В старой записной книжке Ольга отыскала домашний телефон Томы, решила позвонить под тонко продуманным предлогом, делая вид, что ничего не знает о Маре Забавной. Но там обнаружились новые жильцы и сказали, что Тома переехала неизвестно куда. На телефонную справочную Ольга не очень расчитывала, хотя и припомнила, что у всех женщин в 310-й было одинаковое отчество -- Петровна. Однако Ольге повезло: по ФИО и году рождения удалось узнать и номер телефона, и домашний адрес. Но откровенный звонок мог все испортить, Ольга решила прибегнуть к нему только в крайнем случае, если не удастся подстроить случайную встречу.

К этой встрече Ольга готовилась, как к какому-нибудь Первому Свиданию с Большой Буквы. Накануне сделала прическу в самом престижном салоне города. На макияж потратила часа полтора. Надела свой самый элегантный итальянский костюм масти пожилого крокодила -- неброский, но стоимостью в полугодовой доход научного сотрудника Института Информатизации. При виде ее искусственных ногтей, свинцово-серых с налетом перламутровой изморози, от зависти отбросила бы копыта модных туфель та самая Тонечка-Дальтоничка, о которой, как известно, поется:

Как выяснилось, Мара Забавная жила сравнительно недалеко от Ольги. Ольга и раньше обращала внимание на этот чуть ли ни столетний трехэтажный дом, одним боком трущийся о кроны парка. Розовый с белым, коренастый, украшенный завитушками, он напоминал торжественный торт -- весь из себя символ сладкой жизни. Ольга избрала наблюдательный пункт в доме напротив - самое верхнее окошко на лестничной клетке. Благо, здесь можно было долго стоять незамеченной... И тут сработала Ольгина феноменальная везучесть, благодаря которой ее конкретные реально исполнимые замыслы всегда осуществлялись (а иных у Ольги и не бывало). Прошло минут двадцать пять -- и из бело-розового дома вышла Мара. В банальном розовом свитере и белых брюках; в темных очках -- но Ольга сразу ее узнала: той же осторожно-полетной походкой ходила Тома Портянкина по коридорам Института Информатизации. Мара шла с пустым пакетом в руке, Ольгино сердце размашистым стаккато колотилось в такт ее неслышимым шагам. Ну, зайди в ближайший гастроном, зайди... вот и прекрасно! Ольга промчалась вниз по лестнице, перебежала через дорогу. Она уже проходила ровной походкой мимо Мариного дома, облегченно вспоминая о том, как она сегодня великолепно выглядит (лишь бы волосы не растрепались как-нибудь неуклюже), как она свежа и беззаботна - она уже прошла мимо Мариного дома, когда Мара вышла из гастронома и направилась домой. Мара тоже легко узнала Ольгу, вежливо улыбнулась, пусть не так восторженно, как Ольга, но Ольге было не до психологического паритета, лишь бы втянуть Мару во взвинченный вихрь общения, общего (картофельный цвет Мариного усталого лица питал ее радость искренностью).

---

И вот они сидят на укромной парковой скамейке. Обычный светский разговор двух давних приятельниц, где на равных обсуждаются Марины платья и Ольгино семейное счастье. Ольга для начала отпустила беседу на волю, лишь бы Маре хотелось рассказывать. Но вскоре стала осторожно подкрадываться к более существенному.

-- Знаешь, Тома, мне некоторые твои песни ну о-очень нравятся. "Я хочу тебя спасти", "Жирный кот", "Изменница" тоже. Да, конечно "Это шанс или сон, шансон" - от него я просто таю и улетаю. А некоторые... Извини, я просто не понимаю, зачем тебе их петь. Особенно "Тонечка-дальтоничка", это же такая пошлость.

Мара усмехнулась.

-- Дело в том, что песни мне пишет Вадим Филиппов. Хотя в последнее время я и сама стала писать... Но у Вадика навязчивая идея -- показать самые разнообразные грани женской сущности. И не только женской... Вот и приходится выискивать в себе Тонечку-дальтоничку как некую отвергнутую возможность.

Мара сняла темные очки -- оголились ненакрашенные глаза в лиловатых впадинках. Ольга продолжала, старательно сохраняя доброжелательную интонацию праздного трепа.

-- У тебя, Тома, конечно и голос необыкновенный, и актерский талант. И все-таки, как тебе удалось пробиться? Ведь когда мы вместе работали, у тебя все это тоже было, и при этом как бы ничто не предвещало... Ты окончила институт, работала инженером...

-- Ну, сначала я пела в одной рок-группе, дилетантской, естественно, малоизвестной, как-то меня заметили на одном фестивале, нашелся продюсер...

Мара пристальнее вгляделась в Ольгино лицо и остановилась. Ольга ощутила, что в чем-то разоблачена, хотя не ясно в чем. Мара улыбнулась то ли ласково, то ли снисходительно, и произнесла:

-- Да, я понимаю, что тебя интересует не это.

Ольга молчала, сжав челюсти и зафиксировав взгляд на вмятине в асфальте аллеи, от страха спугнуть Марину откровенность.

-- Но не об этом я все равно не смогу тебе толком рассказать... Слишком много существует предубеждений, и ни одного точного слова. Человеческая речь, как известно, годится только на то, чтобы строить иллюзии да развешивать ярлыки. А выражение "продать душу дьяволу" -- вообще одно из самых несуразных, как смеют им пользоваться люди, которые никогда этого не совершали!

-- А ты, ты?..

-- Ну, что ты так перепугалась, -- Мара снова улыбнулась. -- Я же говорю, что на самом деле все не совсем так. Это же только символы: черное-белое, плюс-минус... Все зависит от системы координат. От того, кто сейчас у власти, а кто за нее борется. Присмотрись внимательнее к жизни - разве не заметны Его победы? Да ничего страшного, уверяю тебя, просто кодировка, как в компьютере: нолик, единичка, без них не обойтись. Какая разница, из каких кодов ты состоишь? Важно, какая ты величина. Все это условности, китайцы со своим Инь и Янь и то ближе к истине, чем наша козлоногая и бородатая терминология.

Ольга поняла, что теперь пора выяснять главное.

-- Тома, а как, каким способом можно... ну, выйти на Него? -- Ольге уже мерещился темпераментный Филиппов в Мефистофелевом маскарадном костюме.

-- Видишь ли, я ведь не планировала заранее. Наверно есть и другие... хм, "способы". Но мне они неизвестны. Я могу рассказать только свой. Попытка самоубийства. Не в смысле выпить пачку димедрола, в которой остались две таблетки, и лежать, зная, что в течении получаса к тебе придут. Это тебе не от армии закосить. Надо хотеть именно смерти, и делать все по-настоящему, чтобы не оставалось реальных шансов. Тогда тебе могут дать шанс нереальный... Только, Оля, с чего это ты вдруг заинтересовалась? Боже тебя упаси, тебе-то зачем! Тем более что у тебя все равно ничего бы не вышло, что бы ты ни делала, получился бы прямой, естественный результат. Я это точно знаю, ведь, в сущности, то, что получаешь взамен, -- это всего лишь знание.

-- Но почему, я не поняла?! - у Ольги от обиды дрожала верхняя губа.

-- Потому, что твоя душа уже продана, изначально, -- ответила Мара.

Ольга хотела еще что-то спросить, но не могла уловить, что именно, мысли проносились мимо одичавшими стадами на бешенной скорости. Но даже если бы их удалось загнать в стойло, среди них не нашлось бы единственной в данный момент необходимой -- что Мара всего лишь сыграла очередную роль, а сама Ольга поработала суфлером...

-- Ну ладно, мне пора, -- сказала Мара. -- Звони! -- будто знала, что у Ольги есть ее номер телефона.

---

Ольга встала со скамейки одновременно с Марой и пошла по аллее в противоположную сторону, машинально отмахиваясь от тополиного пуха, густо летевшего в лицо. Природа поспешно избавлялась от истлевающих лохмотьев нежной весенней красоты, блекли и осыпались соцветия сирени и каштанов. Ольге сделалось неожиданно больно за этот парк, который простоит теперь целое лето в однообразии зеленой тоски, приглушая неприметной серой пылью, копотью времени первозданный цвет молодой листвы, а тоску лишь усугубляя, пока не сгорит в обманчиво жарком огне неизбежной осени. Но за себя Ольге было еще больнее. Вспоминались десять лет семейной жизни, которые прожила, как резидент в тылу врага, с компьютерной точностью вычисляя каждое слово и каждое движение каждой мышцы лица.

твоя душа уже продана, изначально

И что взамен? Если бы Валера нанимал домработницу и проститутку, их совместные услуги обходились бы ему значи-ительно дороже! И страх, неотступный страх лишиться того, что имеешь. Вот и сейчас Ольге то и дело попадались на глаза юные девочки, воспользовавшиеся теплой погодой, чтобы продемонстрировать себя (постаменты платформ придавали их ножкам горделивость монументов, заводных памятников эпохе мини-юбок). По летнему городу их будет ходить немыслимое количество, огромный аукцион со знанием дела оголенных тел, шелковистых и грациозных. Как там пелось у Мары в "Я хочу тебя спасти"? Я умею останавливать время, как кровь, ну почему Ольга не сообразила спросить, а вдруг в этом есть доля правды!

твоя душа уже продана, изначально

Ольгино время проходит, уходит, сочится, течет, истекает, как кровь. Ведь это же неравная борьба, в которой победить может в лучшем случае Валерина инертность и нелюбовь к переменам. Ольга вспомнила слова Полины: "Не лезь к нему в душу, мало ли на что нарвешься. Может, у него и вовсе нет души". Не все ли равно, есть ли душа у Валеры, если у самой Ольги ее, оказывается, нет!

Эта фраза, как некий гипнотический рефрен, застряла в Ольгином мозгу множеством копий и продолжала безудержно размножаться -- теперь при малейшем движении мысли Ольга нарывалась на нее.

твоя душа уже продана, изначально
твоя душа уже продана, изначально

Но что же, если не душа, так бестелесно болит в пустотах межреберного пространства, и на полшага впереди, и на полметра над головой? И что в таком случае то, что можно так выгодно продать, обретя -- новую судьбу? новую сущность? новый мир?

Уж Ольга бы не продешевила