Стреляли в меня -- попали в него.

Что-то большое перечеркнули в жизни. Или просто еще не успел проснуться. Я все еще вместе с вами, в лете 1994-го, из которого все видится чуточку светлее, чем бывает на самом деле. Это свойство всякой жизни.

А сейчас второй день весны 1995-го, и я вижу из него ярко голубое небо, теряюсь в догадках -- какое, и чтобы успеть хоть что-то, но его нет.

Время рассыпалось. Оно целит в будущее, но в настоящем его нет. Один философ, работающий не по профессии, с весьма запущенной болезнью жизни, говорил мне, что времени нет. Да, когда нас нет -- времени нет. Банальнее этого только смерть.

Ничего нет. Хотя на самом деле сделано очень много, гений телевидения витал на нем и над ним, правил им, кипел. В конце концов, дело не во времени, или удаче. Все образуется, сообразуясь с человеком.

Россия, должно быть, перманентно в убийстве, холодная. Русский язык -- передатчик смерти. Огромная телерадиокомпания "Смерть". По всем каналам.

Я знаю, он не верил в смерть как всякий талант. Особенно в ту последнюю минуту, когда пули уже горячились в нем нервной скороговоркой мафиозных бронз, последней ценой, последним ребенком, между всем этим и холодным безвременьем последнего года.

Восстанавливая ближайшее лето по обложке, которую держит ваша правая ладонь, читатель, вы обнаружите, что его уже нет. Вот, что сделано и вот что можно было успеть сделать. Хотя я понимаю, ничто невозвратимо.

Жизнь совершена, отмерена -- так сопоставляешь себя с зеркалом. Любой взгляд -- вопрос. Но в такие часы зеркала занавешивают. Не нужно ни о чем спрашивать.

Мне вспоминается первый танец в пионерлагере. Вожатая была старше меня на целую юностью. Поступок вальса. Обратный отсчет. Туда же, где навсегда лето.

А. Б.
2.03.95

  Вернуться
    [в содержание журнала "Самватас"]
    [в раздел "Некрополь"]