И памяти Гамлета, памяти дяди Вани, и памяти князя Мышкина. Когда не выдерживает время, люди умирают. Кончилось что-то большое, континент. Горизонт оказался берегом -- тем шире человек. Иннокентий Смоктуновский говорил на все вопросы о себе: "я -- человек". Именно говорил, а не отвечал, потому что вряд ли интервьюер был доволен таким слишком уж абстрактным ответом. Между тем, сказано исчерпывающе точно. Умер человек. В конце века это даже как-то логично, чудовищно, но логично.

Мир популярности мелок -- в нем можно умереть, в нем есть логика. В мире младенцев нет ни логики, есть исчерпывающее и страшное знание мира, превышающее самый этот мир. Логик заметит: значит великое бесчеловечно. В каком-то смысле да.

И все же я бы говорил о времени, а не о человеке. Иннокентий Смоктуновский был для кого песочными часами, для кого курантами. Он показывал всегда точное время, и не ошибался, даже когда лгал северный полюс, взятый штурмом барабанщиков. Этот актер был для нас учителем жизни, больше, чем Шекспир -- ведь автор всегда за кулисами. Он один умел закрывать за собой двери так, что это было не жестоко.

В те дни наших университетов он был для нас форпостом чистого времени, ошеломляющим зайчиком света. Или ошеломительным? Ах, не ждите от меня точности, я актер, хоть и бывший, местами. В каком-то отношении мне и трудно, не только тяжко говорить о такой потере. От воплощения порядочности на земле оторвалась такая глыба, что я никогда не забуду об этой зияющей зыби (почему именно в тяжелые минуты хочется писать стихами? не знаю, я же не поэт).

Тоска ли времени, тоска ли по времени, не знаю. Это уже сама история страны, скроенная так, что всякий раз не о чем жалеть -- именно такова биография любви.

Да, один из нас был великим. Теперь мы, кажется, знаем, кто. Будем же еще более тщательно смотреть за собой, теперь у нас больше шансов стать жуликами и плагиаторами. Без него.

Яков Ахопхокян

  Вернуться
    [в содержание журнала "Самватас"]