Последние слова, услышанные мною от него в эфире его собственного радио-горячий-компот была: были -- были? -- "до зустрічі на небесах".

Блистательный стилист многоголосия о всем, что живо, что мертво, но должно жить -- и живее ртути, зажатой подмышку, чтобы слушатель не слышал, как зашкаливает, он не следил за ласточками речи.

Легкие шутки, искры генетического остроумия. И где? Ну, вам я, пожалуй, не стану объяснять где. Эти годы, когда он жил в эфире своей Украины -- так естественно, словно был местным Ирпенским зябликом. Но вы не знаете, как живут зяблики, и где, и с кем.

Это не горестно, это катастрофично. Я не знаю, как это могло случиться -- поэт не знает, как пишет то. Но я слушаю "Проминь" (радио), надеясь узнать неизбежное «как». А узнаю ли что?

Нам холодно, потому что мы холодны друг с другом. Похоронив лето, нельзя звать соловьев. Нам уже анемично "горячо", мы стали протезами. Каюсь, об этом уже по другому случаю говорил поэт Сергей Соловьев. Вот вам ссылка. Но оживить ли плоть, молодые руки, раскинутые на кровати, словно он хотел обнять музыку, ссылками на достоверность факта. Зима. Лед. Мертвые мамонты.

И -- "горячий компот". Он хотел согреть нашу увядшую от позорного финала кровь. Но он обескровлен. Закон распространения радио-волн нельзя запретить. Человека легче. Он придумывал даже тембр звучания прокручиваемой в эфире музыки, написанной, естественно, не им. То есть, не им одним.

Живу на блюзе. Грусть запредельная. Но метро работает. Первые елочки на витринах, скромное богатство сытых, роскошь голода. Всего понемногу. Но прошу вас, не становитесь ледяными фигурами. Отмените себе хоть банан на один день. Жить кратко -- коротко. Такие люди близки к Нему. Святой Николай позвал.

Радиоприемник скуксился, как шагреневая кожа. Но я все-таки задумаю желание, задумаю. Я задумаю его на дорогом ему языке. Пусть он улыбнется там, где ждут.

А. Б.
19.12.95

  Вернуться
    [в содержание журнала "Самватас"]
    [в раздел "Некрополь"]